СТАВРОПОЛЬСКИЙ СЛЕД В СУДЬБЕ ЕЛЕНЫ ПЕТРОВНЫ БЛАВАТСКОЙ
В 2024 г. Издательский бутик «Книжные Сети» впервые в России опубликовал уникальную книгу французского автора Ноэля Ришара-Нафарра «Елена Блаватская, или Ответ Сфинкса».
Научный редактор книги - Роман Нутрихин, который уже давно и серьезно изучает биографию и творчество Елены Петровны Блаватской, любезно предоставил нам для публикации одну из своих статей о Великой Посвященной.
Текст: Роман Нутрихин, доцент Северо-Кавказского федерального университета, член академической Ассоциации исследователей эзотеризма и мистицизма (АИЭМ)
Она стала, без преувеличения, одной из самых знаменитых русских женщин на всем земном шаре. Елена Блаватская открыла Западу загадочный мир Востока. Она положила начало эпохе всемирного духовного синтеза науки, религии и древних эзотерических знаний. Ее имя слышали многие, но не многим известно теперь о том, что судьба этой выдающейся дамы была тесно связана со Ставропольем.
Елена Петровна впервые побывала здесь еще пятилетней девочкой – по дороге на Кавказские Воды, куда ее повезла мать, известная писательница Елена Андреевна Ган. Вместе с ними поехали ее родители – Андрей Михайлович и Елена Павловна Фадеевы, а также тетка Блаватской Екатерина и маленькая сестричка Вера.
Летом 1837 года все большое семейство выехало из Астрахани по направлению к Пятигорью. Дед Елены Блаватской, Андрей Фадеев, в своих воспоминаниях красочно описал это их путешествие на Воды по астраханским барханам и ставропольским степям: «Мы отправились опять все вместе 9-го июня в Пятигорск, так как и я должен был ехать на Кавказ по делу. Проехав сто двадцать верст по почтовому Кизлярскому тракту, мы своротили с него направо, в калмыцкие степи, где нам пришлось продолжать свое странствие преимущественно на верблюдах…
Мы ночевали одну ночь в соляной заставе, другую в степи, а третью в калмыцком кочевье, где калмыки приняли нас очень радушно. Они даже устроили в честь нашу торжественное богослужение в кибитке, заменявшей им хурул, то есть капище. Десятка полтора гелюнгов, сидя в два ряда одни против других, поджавши ноги, перед возвышением, уставленным бурханами (идолами), играли на трубах всех постепенных величин, начиная от длинных, сажени в полторы, до самых коротеньких, вершка в два. Эта музыка разнородных, гремящих и свистящих звуков, то оглушительно резких, то тихо дребезжащих, иногда резала наши непривычные уши; но в совокупности, раздаваясь и разносясь по беспредельной степи, составляла странную, фантастическую гармонию, не лишенную какого-то дикого величия и производившую особенное впечатление.
На четвертый день мы доехали до берегов Кумы, где нашли хороший отдых со всеми удобствами, у известного шелковода, кавказского помещика Реброва, теперь уже столетнего старца, в деревне его Владимировке. Беседа с ним представляла много интереса и занимательности… От Реброва мы отправились через русские деревни по Куме, в Пятигорск, куда и прибыли 16-го июня»[1].
Можно себе представить, какое впечатление на пятилетнюю Елену произвела таинственная служба калмыцких лам по древним канонам тибетского буддизма, да и вообще все это путешествие на верблюдах к Кавказским Водам. Должно быть, то были одни из самых ярких моментов ее раннего детства, хотя сама она впоследствии и не упоминала о них ни в своих книгах, ни даже в письмах. Может быть, оттого, что те первые странствия по Северному Кавказу были неразрывно связаны в ее памяти с образом матери, которую она рано потеряла, и потому воспоминания об этом ранили ей душу?
Как бы там ни было, в следующем 1838 году ее мать вместе с юной Еленой вновь отправилась к Кавказским Водам, где их встретили уже знакомые им величественные виды кавказской природы и целительные струи минеральных источников. Здесь Елена Андреевна Ган подружилась с некоторыми декабристами[2]и написала несколько завораживающих произведений – курортную повесть «Медальон» и пронизанные мистицизмом «Воспоминания Железноводска», повествование из калмыцкой жизни «Утбалла» и кавказскую повесть «Джеллаледин».
Всего через четыре года Елены Андреевны не стало. Ее маленькая Елена быстро повзрослела и уже очень скоро проявила всю неординарность своей энигматической личности. Начав путешествовать в одиночку уже в 17-летнем возрасте, она побывала в Индии, на Яве, в Сингапуре, Кашмире, Лехе и Ладакхе. Навсегда покинув Россию, она исколесила Грецию, Италию, Египет и около двух лет провела с Учителем в Тибете, прежде чем перебраться в США.
Она уехала туда в июне 1873 года и оказалась сильно стесненной в средствах. Елена Петровна жила в трущобах Нью-Йорка, снимая комнату в коммунальной квартире с несколькими такими же, как она, неимущими, но порядочными дамами, добывавшими свой хлеб разного рода тяжелой и низкооплачиваемой работой. Сама она стала делать искусственные цветы на продажу. Однако этих денег едва хватало только на то, чтобы хоть как-то сводить концы с концами.
К тому времени она уже совершила свои загадочные экспедиции на Восток. В ее распоряжении оказался обширный и необыкновенно значимый материал, который она никак не могла воплотить в серьезное исследование по причине крайне обременительной житейской неустроенности. Осенью 1873 года она пережила глубокое личное потрясение, которое, однако, полностью сняло с нее бремя прежних материальных затруднений.
Ее ближайший сотрудник по Теософскому Обществу, полковник Олькотт, так вспоминал об этом: «В октябре умер ее всегда снисходительный, терпеливый, любимый ею отец; и 29-го числа того же месяца она получила телеграмму из Ставрополя от своей сестры «Элизы», которая извещала о смерти отца и о полученном ею наследстве – примерно 1000 рублей. Она эти деньги получила и переехала в новую, лучшую квартиру, расположенную на Юнион-Сквер»[3].
Таким образом, мы узнаем, что ближайшая родня Елены Блаватской в ее отсутствие обосновалась в губернском городе Ставрополе. Получив оттуда часть отцовского наследства, она смогла, наконец, сбросить оковы быта и посвятить все свободное время напряженному интеллектуальному творчеству. Результатом этой работы стал вышедший в 1877 году ее первый фундаментальный теософский трактат «Разоблаченная Изида». Думается, что появление этого влиятельного философского бестселлера не было бы возможным без получения упомянутого ставропольского наследства.
Родственники Елены Петровны – ее младший брат Леонид и сводная сестра по отцу Елизавета Ган, прозванная в семейном кругу «Элизой», – действительно жили в то время в Ставрополе-Кавказском. Здесь же провел свои последние годы и был похоронен (скорее всего, на кладбище при церкви Успения Пресвятой Богородицы) отец основательницы Теософского Общества – полковник Петр Алексеевич фон Ган.
Со ставропольской могилой ее отца произошла загадочная история, благодаря которой связь Елены Блаватской с городом Ставрополем сделалась известной всему миру. Причиной тому послужили спиритические феномены на ферме американских медиумов братьев Эдди в местечке Читтенден (штат Вермонт). После приезда туда Блаватской манифестации приняли совсем уж неожиданный оборот – благодаря ее неординарным способностям, в присутствии множества очевидцев, там стали происходить совершенно невероятные «материализации». Сама она, в письме к известному русскому спиритуалисту Александру Аксакову от 5-го декабря 1874 года, сообщала об этом буквально следующее:
«Представьте себе материализованных духов русских служанок, говорящих на родном языке, молодых грузин, курдов, венгерских и итальянских гарибальдийцев и, наконец, моего дядю, русского Председателя Гражданской Палаты в Гродно с Анненским крестом на шее, появляющихся за 6.000 лье от нас, в уединенной ферме, затерянной среди гор Вермонта, – при посредстве медиумов – грубых фермеров, говорящих плохо даже на своем родном языке, – и все это ради меня, которую они совсем не знают, при собрании в 40 человек, состоящем из скептиков репортеров, докторов, духовных лиц, порядочных людей, подобных Олькотту, и других! К довершению же всего в отдельном «темном» сеансе один дух приносит мне медаль моего отца за турецкую войну 1828 года и говорит мне, при всех, следующие слова: «Я приношу вам, Елена Блаватская, знак отличия, полученный вашим отцом за войну 1828 года. Эта медаль получена нами, – посредством влияния вашего дяди, который явился вам этой ночью, – из могилы вашего отца в Ставрополе, и я приношу ее вам как знак памяти от нас, в которых и которым вы верите».
Я знаю эту медаль, я видала ее у отца и знаю, что она была похоронена вместе с другими его крестами – с ним. Она срисована в «Grafic» и она у меня! Понимайте это, как хотите! Отец умер в прошлом году в Ставрополе. Как могли знать это духи? Как могли знать медиумы, что отец был военный и присутствовал в сражениях с турками? Тайна, величайшая тайна! В России, конечно, не поверят. Скажут, что Блаватская или с ума сошла, а может и хуже. Хорошо, что при 40 свидетелях. Вы не можете поверить, какое впечатление это произвело на всех»[4].
Помимо медали, на ферме Эдди столь же неординарным образом была материализована еще и декоративная застежка, с которой полковник Петр фон Ган также был похоронен в Ставрополе. Генри Стил Олькотт так описывает эту материализацию в одной из своих книг:
«Вечером 24-го октября в сиянии луны было светло, как днем, и при большой влажности воздуха атмосферные условия, я полагаю, благоприятствовали манифестациям. В темном кругу, как только свет был погашен, «Джордж Дикс» [один из часто появлявшихся «духов»], обратившись к мадам Блаватской, сказал: «Мадам, сейчас я собираюсь дать вам доказательство подлинности манифестаций, происходящих в этом кругу, каковое, я думаю, убедит не только Вас, но и весь остальной скептический мир. Я вложу вам в руку застежку от медали, которую носил при жизни ваш храбрый отец и которую похоронили вместе с его телом в России. Она была принесена вам вашим дядей, материализацию которого вы видели этим вечером». Тогда я услышал, как леди вскрикнула, и при зажженном свете мы все увидели, что мадам Блаватская держит в руке серебряную застежку весьма любопытной формы, которую она разглядывала с безмолвным удивлением.
Немного опомнившись, она объявила, что эту застежку действительно носил ее отец среди прочих своих украшений; что она определила это по тому факту, что сама же много лет назад нечаянно отломила кончик булавки; и что, согласно принятому обычаю, эта вещь, со всеми остальными его медалями и крестами, должно быть, была похоронена с телом ее отца. Медаль, которой принадлежит эта застежка, относилась к числу тех, коими покойный царь награждал своих офицеров после Турецкой кампании 1828 года. Эти медали раздавались в Бухаресте, и у многих офицеров были такие застежки, сделанные тамошними безыскусными серебряных дел мастерами. Ее отец умер 15-го июля 1873 года, и она, находясь в Америке, не могла присутствовать на похоронах. Относительно подлинности этого дара, полученного столь загадочным образом, она располагала вполне достаточным доказательством в виде фотокопии с написанного маслом портрета ее отца, на котором видна эта самая застежка, приколотая к ленте вместе с медалью.
Можно себе представить, в каком глубоком волнении я захотел увидеть указанную картину, и позднее мое желание было удовлетворено. В данной главе я могу познакомить читателя с зарисовкой этого подарка духов и всего украшения в целом; первый срисован с натуры, второе – с фотографии. Оба изображения крупнее, чем в действительности, а надпись на медали выполнена при помощи самой мадам Блаватской. Бывала ли когда-либо «манифестация» более замечательная, чем эта? Знак, таинственным образом извлеченный из могилы отца и вложенный в руку его дочери, на расстоянии в пять тысяч миль через океан! Драгоценность с груди воина, спящего последним сном в русской земле, искрящаяся при свечах в комнате сельского дома в Вермонте! Бесценный подарок из могилы ближайшего и самого любимого члена ее семьи, хранимый как вечное доказательство того, что смерть не может ни угасить уз крови, ни разделить надолго тех, кто когда-то был вместе и желает вновь соединиться друг с другом!»[5]
Эти «материализованные награды» вызвали острую дискуссию среди спиритов. Некоторые прямо обвиняли Елену Петровну в шарлатанстве. Отвечая на эти упреки, она писала в Россию Аксакову: «Я не была на похоронах у отца. Но у меня в эту минуту на шее висит медаль и пряжка, принесенная мне, и на костре, на смертном одре, на пытке могу сказать только одно – эта пряжка отца моего. Медаль не помню. На пряжке я сама сломала конец в Ругодеве и видела ее сто раз у отца. Если это не его пряжка, то, стало быть, духи действительно черти и могут материализировать что угодно и сводить людей с ума. Но я знаю, что если даже главные кресты отца и не похоронены с ним, то так как эту медаль за 25 лет и турецкую он всегда носил даже в отставке, в полумундире, то ее вероятно не сняли. После смерти его вышли истории за деньги, которые он оставил мне по завещанию, и которых я и половины не получила, и сестра младшая не пишет мне вовсе. Но я напишу Маркову, который присутствовал на похоронах, и брату в Ставрополь, потому что желаю знать правду…»[6]
Как бы там ни было, но благодаря этой истории взоры всего мира обратились к скромному погребению на Успенском кладбище в городе Ставрополе-Кавказском, из недр коего – взаправду или по легенде – таинственные духи доставили в Америку, прямо в руки Елене Блаватской, военные реликвии, связанные с ее покойным отцом. Благодаря этой сенсационной новости, люди на всех пяти континентах поверили в то, что под крестами и плитами ставропольского некрополя поселилась великая тайна.
Российская публика узнала об этом всего год спустя – из статьи «Медиумизм», опубликованной профессором-естествоиспытателем Николаем Вагнером в журнале «Русский вестник». «В один из этих темных сеансов, – писал Вагнер, – в первом, на котором присутствовала г-жа Б., тотчас, как затушили лампу, раздался голос «Дикса»: «Леди Б., – говорил этот голос серьезным, непривычным ему тоном, – мы готовы дать вам доказательство в подлинности спиритических явлений, происходящих на этих сеансах, и убедить не только вас самих, но и остальных скептиков. Передаю вам некоторую вещицу, которую вы легко узнаете: это медаль за храбрость, полученная вашим отцом за кампанию 1828 года во время войны России с Турцией, взятая нами через влияние духа вашего дяди из могилы вашего отца в Ставрополе». Вслед за тем г-жа Б. слегка вскрикнула и, когда зажгли огонь, то все увидели ее бледную, рассматривающую в немом удивлении какие-то серебряные вещицы, которые она держала в руках. Эти вещицы были пряжка и медаль, которую она много раз видала у отца ее в деревне Ругодьви, Псковской губернии. Конец булавки у пряжки она сама сломила в 1860 году и сколько она помнит, на этой пряжке отец постоянно носил медаль. Он умер в 1873 году, 15-го июля, и г-жа Б. не присутствовала на похоронах, так что не может быть уверена в том, что вещи, переданные ей «Диксом», были действительно зарыты в могилу вместе с телом покойного. Факт же передачи этих вещей был засвидетельствован самой г-жой Б., которая писала об этом г. Аксакову в феврале нынешнего года»[7].
У нас есть все основания полагать, что и ставропольцы, тоже читавшие «Русский вестник», прекрасно знали о существовании этой всемирно известной теософской легенды. По крайней мере, много лет спустя местный писатель Илья Сургучев в рассказе «Китеж»[8], говоря о здешнем Успенском некрополе, обронил загадочную фразу: «Тишина. Лежат люди головой к востоку и думаешь: а вдруг там, под землей, происходят вещи, о которых даже и подумать нельзя?»[9]В свете предания о медали полковника Гана, якобы взятой духами из его ставропольской могилы, смысл этой литературной фразы становится куда понятнее…
После смерти отца у Елены Блаватской в Ставрополе остался младший брат. Он оказался здесь по долгу службы. Окончив юридический факультет Московского университета, Леонид Петрович Ган вернулся на Кавказ и поступил на службу в тифлисский Департамент государственных имуществ. Вскоре его перевели на должность мирового судьи в Ставрополь, где брат Блаватской честно исполнял свои должностные обязанности, женился, обзавелся детьми и навсегда остался в этом уютном губернском городке. В метрической книге ставропольской Андреевской церкви за 1869 год под №10 имеется такая запись:
«Дата: 22 января 1869 года. Звание, имя, отчество, фамилия, вероисповедание, которым браком, лета жениха и невесты: мировой судья 2-го участка Ставропольского уезда Леонид Петров Ган, православный, 28 лет, первым браком и дочь статского советника девица Леонтина Карпова Позе, католичка, 19 лет, первым браком. Поручители: по жениху: Младший инженер Петр Людвигов Кржебнинский, по невесте: архитектор Павел Нокир»[10].
Во втором выпуске «Сборника статистических сведений о Ставропольской губернии» за тот же 1869 год содержится таблица под заглавием «Распределение мировых судей в Ставропольской губернии», в которой также фигурирует «господин Ган». Оттуда мы узнаем, что 2-й мировой участок, закрепленный за младшим братом Елены Блаватской, находился в Ставропольском уезде, а точнее – в самом губернском городе Ставрополе. В состав участка Леонида Гана входили следующие местности: «Новая часть города Ставрополя: Александровская площадь, Воробьевка, поселения по берегу речки Мутнянки, немецкая колония Иоганенсдорф, деревня Юзефовка и хутор Плотникова»[11]. Кроме того, он был членом Мирового Съезда в городе Ставрополе, куда входили все «судьи губернского города и уезда Ставропольского»[12].
Эпистолярное наследие Блаватской показывает, что из Европы, Америки и даже из Центральной Азии она вела пререписку со своей семьей, жившей на Северном Кавказе, и принимала самое деятельное участие в судьбе своих ставропольских родственников.
В архивах Теософского Общества сохранилось ее письмо, адресованное командующему войсками на Кавказе, князю Алексею Михайловичу Дондукову-Корсакову, чьи поручения Елена Петровна выполняла в Азии и потому могла просить его об ответном содействии неудачно сложившейся судейской карьере младшего брата. Генерал был страстным собирателем редкостей, а Елена Блаватская много путешествовала и время от времени посылала в его коллекцию восточные диковины. И вот 25-го июня 1882 года она обратилась к нему из Бомбея с весьма деликатным прошением:
«Я пишу это письмо, и сердце мое сжимается – по двум причинам: во-первых, я боюсь отказа; и во-вторых, я никогда ничего не просила – ни для себя, ни для других. Я ненавижу играть роль нищенки и больше всего боюсь, мой дорогой князь, что Вы подумаете, что едва завязалась наша переписка, как я уже эксплуатирую Вашу доброту ко мне. Но произошел такой инцидент, что кроме Вас нет никакого спасения! Еще до Вашего назначения на Кавказ я хотела писать Великому Князю, но он даже не взглянул бы на мое прошение.
Положение таково: у меня есть единственный брат, на десять лет моложе меня. Едва он родился, как наша мать умерла; думаю, что никогда не был он любим отцом и рос, как сирота. Воспитывал его дед, и дед же отправил учиться в Гакке, тифлисскую школу; затем он поехал учиться в Дерптский университет, а закончил учебу в Московском, на юридическом факультете, в 1860 году. Его зовут Леонид Петрович Ган. Он очень хорошо закончил курс. Он многосторонний, хорошо образованный и даже ученый человек, а такие редки среди государственных чиновников. Он хорошо знает латынь и греческий, а право знает, как мало кто еще. Он по-настоящему умен.
Закончив университет, он поступил в департамент, ведающий в Тифлисе собственностью государства, а затем вскоре был назначен в Ставрополь судьей. Он был таким хорошим судьей, что за восемь лет его судейства на него не было ни одной жалобы. Он – честнейший человек, что может подтвердить вся Ставропольская губерния, а простые люди очень любили его за его острое чувство справедливости и беспристрастность. В молодости он любил немного развлечься, но кто из вас, государственных чиновников, не развлекался в молодости? Однако он давно оставил это и стал уравновешенным и серьезным. И вот внезапно происходит несчастье!
Он потерял место из-за того, что, когда трибунал переезжал из одного дома в другой, пьяный привратник потерял папку с документами. Как раз в это время в Тифлис прибыл начальник Департамента гражданских дел Квушин, который, как сообщают многие тифлисские граждане, известен по всей России как бешеная собака. В Тифлисе его несколько раз хотели побить, никто с ним не здоровался, и он делал столь отвратительные вещи, что через год его выгнали. Он начал с того, что уволил несколько сот служащих, многие из которых были прекрасными людьми и полезными работниками, и заменил их своим «сбродом».
Моя сестра пишет, что именно тогда мой брат потерял место из-за пропажи папки и был отдан под суд. Для него не осталось никакой другой возможности, кроме как стать адвокатом, что он и сделал. Его дело слушалось в Тифлисе, и трибунал полностью оправдал его, но места ему не вернули, и тогда он начал бороться за то, чтобы получить пост, ибо на Кавказе он не имеет никакой поддержки, так как все его родственники и друзья умерли.
И, тем не менее, сам Оголин, председатель суда в Тифлисе, сказал моей сестре (Желиховской): «Леонид Петрович Ган был нашим лучшим судьей». Когда же моя сестра Вера спросила: «Но тогда почему же ему не дают места?» – Оголин ответил, что Квушин так оклеветал его перед Великим Князем, что теперь того трудно разубедить. Моя сестра, однако, пишет, что настоящей причиной были просто лень и безразличие Оголина, который забыл Леонида. Все хвалят моего брата за его ум, ученость и лояльность. Вот что написали мне мой кузен полковник Александр Юльевич де Витте из Ставрополя и генерал Броневский, мой родственник. Последний начал хлопотать за него, но не успел ничего добиться до своей смерти.
Это целая история, правдивая, но грустная, потому что мой брат женат и имеет семью, и мне сообщают, что его семья почти умирает от голода. Вот почему, мой дорогой князь, я пишу в надежде, что Вы исправите эту несправедливость в отношении молодого, но честного человека. Мне говорили, что в Ваших руках вся власть на Кавказе, и любое Ваше слово – закон.
Я не прошу ни о чем, кроме справедливости, и я не посмела бы просить ее у Вас, если бы дела обстояли иначе. Вам нетрудно будет приказать провести расследование и узнать правду. В делах я не разбираюсь, но верю, что в Вашей власти спасти невинного человека, которому грозит смерть. Он давно заслужил пост члена областного суда, но, если в данный момент нет такой вакансии, он мог бы быть, по крайней мере, назначен помощником прокурора или даже снова судьей, ибо он имеет единственное желание – честно служить и не прислуживаться.
Я молю Вас, мой дорогой князь, не гневаться на то, что я написала, подобно тому, как Бог (о Господи! если бы только человек мог быть уверен, что Он есть!) не должен гневаться, когда бедные люди молятся Ему. Сделайте это доброе дело, и я умру спокойно, благословляя Вас и Вашу семью, и всегда буду Вашей слугой и в этом мире, и после смерти. Если это от Вас не зависит, это зависит от кого-то другого, и Вы можете приказать, чтобы это было сделано. Я напишу своему брату, что я говорила с Вами о нем, чтобы у него оставалась какая-то надежда, и прошу его послать Вам его декларацию, или как это должно называться. В любом случае я шлю письмо ему на Ваш адрес, чтобы напомнить Вам, кто он, на тот случай, если Вы его забудете, ибо не можете же Вы помнить всех мелких чиновников! Кажется, мой дядя Вячеслав хотел представить Вам Леонида, но я думаю, что у дяди тоже мало шансов на успех. Один Аллах знает, почему за всю свою жизнь он не смог подняться выше звания генерал-майора.
Нет, у моей семьи нет удачи; как и прежде, на ней лежит проклятье! И при всем том все они такие благочестивые, верные и горячие христиане! – и что с того? Больше ли у них счастья, чем у меня, презренной неверующей? Больше ли любит и хранит их Бог, чем меня? Я согласилась бы на двадцать лет страданий, я с готовностью приняла бы жизнь, полную физической боли, если бы могла вернуть простую, теплую веру моей юности! Вера моя умерла в день смерти того, кого я любила больше, чем кого-либо другого в целом мире. По крайней мере, хоть бы мой единственный брат не погиб! В Вашей власти совершить это благодеяние, мой дорогой князь, если оно в согласии со справедливостью, а в этом Вам легко удостовериться.
В любом случае и вопреки этому Ваша всегда благодарная, Е. Блаватская»[13].
Данный документ особо ценен для наших краеведческих изысканий именно потому, что, во-первых, описывает действительность тогдашних бюрократических перипетий в судебных органах Ставропольской губернии, и, во-вторых, указывает на прекрасную осведомленность родоначальницы Теософского Общества относительно событий, происходивших в те годы в Ставрополе.
Встречающаяся также и в других письмах фраза «я напишу своему брату», как и сам факт такой ее информированности, недвусмысленно свидетельствуют о том, что она поддерживала регулярную переписку с родственниками, жившими в Ставрополе-Кавказском. Судьба этих ставропольских писем Елены Блаватской теперь, к сожалению, неизвестна. Они, вероятно, сгинули в водовороте времени, а, может, и поныне лежат где-нибудь, в одном из архивов…
Итак, Елена Петровна писала командующему на Кавказе Дондукову-Корсакову, желая помочь брату, потерявшему место судьи. Вечером того же дня, имея намерение уладить с генералом некоторые деловые вопросы, она снова написала ему из Бомбея, завершая свое письмо следующими словами: «Боюсь, что я уже утомила Вас, мой дорогой князь. Когда у Вас будет время, прочтите мое прошение, мое скромное прошение. Вы пишите, что всю свою жизнь «старались делать добро». Я полностью Вам верю, я все еще не утратила веру в Вас, и обращаюсь к Вам с полным доверием, поскольку верю в Вашу доброту и, более всего, в Вашу справедливость. Ваш вечно преданный слуга, Е. Блаватская»[14].
По тому же поводу 1-го октября 1882 года Елена Петровна, находясь среди буддийских лам в Сиккиме, писала Дондукову-Корсакову из высокогорного гималайского монастыря Гхум:
«Мой дорогой князь, Вы настолько великодушны, что мне хочется петь, прославляя Вас, и кричать «Эврика». По крайней мере, в России есть хоть один настоящий князь – князь душой и телом. Мне очень стыдно и горько за своего брата и все, что с ним было связано. Оставьте его; он просто флюгер из семейства флюгеров! Не беспокойтесь о нем. Он умолял, плакал и писал тетушкам письма, убеждая их написать мне. Это меня растрогало до слез, и я нарушила Ваш покой своими просьбами о нем (терпеть не могу этого делать). Он писал, что умирает от голода, а затем я неожиданно получила от него записку из четырех строк: «Спасибо Вам, сестра, за то, что Вы обратились к князю Дондукову, и т.д. …мои дела пошли на поправку – беспокоить князя не было необходимости, т.д.», – которая заканчивалась известием о том, что он нашел какую-то работу на железной дороге. Он сумасшедший, как и все члены нашей семьи, поскольку мы все родились немного неуравновешенными. Простите меня, старую дуру, за то, что побеспокоила Вас. В будущем никто больше не поймает меня на удочку семейных чувств – короче говоря, Вы уже поняли, что это семейка сумасшедших…»[15]
Впрочем, построить карьеру на новом месте младший брат госпожи Блаватской, к сожалению, не успел. В Ставропольском госархиве сохранилась метрическая книга Казанского кафедрального собора губернского города за 1885 год, в которой под №70 значится такая запись:
«Дата смерти: 27 (погребен 28) октября 1885 года. Звание, имя, отчество и фамилия умершего: присяжный поверенный, губернский секретарь Леонид Петрович Ган. Лета умершего: 46 лет. От чего умер: от апоплексического удара. Погребение совершили: протоиерей Гавриил Орлов с диаконом Беловидовым и псаломщиком Солоцким»[16].
Похоронили Леонида Петровича на кладбище при Успенской церкви. Скорее всего, рядом с его покойным родителем. Вследствие варварского уничтожения большевиками большей части Успенского некрополя, надгробия сына и отца фон Ган до наших дней не дошли. Определить, таким образом, точное место погребения членов семьи Елены Петровны Блаватской в губернском городе Ставрополе теперь уже, увы, весьма затруднительно.
Настоящая биография Елены Блаватской — не пересказ известных фактов, а глубокое авторское исследование, впервые переведённое с французского.
